Воскресшие боги - Страница 64

Пламя разгоралось все ярче. Нежные, словно живые, листы древних пергаментных книг коробились и тлели. С нижней ступени, где лежали карнавальные маски, взвилась и полетела пылающим клубом накладная борода. Толпа радостио ухнула и загоготала.

Одни молились, другие плакали; иные смеялись, прыгая, махая руками и шапками; иные пророчествовали.

-- Пойте, пойте Господу новую песнь!--выкрикивал Хромой сапожник с полоумными глазами.--Рухнет все.

братья мои, сгорит, сгорит до тла, как эти суеты и анафемы в огне очистительном,-- все, все, все -- церковь, законы, правления, власти, искусства, науки,-- не останется камня на камне-и будет новое небо, новая земля! И отрет Бог всякую слезу с очей наших, и смерти не будет,-- ни плача, ни скорби, ни болезни! Ей, гряди. Господи Иисусе!

Молодая беременная женщина, с худым страдальческим лицом, должно быть, жена бедного ремесленника, упала на колени и, протягивая руки к пламени костра,-- как будто видела в нем самого Христа,-- надрываясь, всхлипывая, подобно кликуше, вопила: -- Ей, гряди. Господи Иисусе! Аминь! Аминь! Гряди!

Джованни смотрел на озаренную, но еще не тронутую пламенем картину; то было создание Леонардо да Винчи.

Над вечерними водами горных озер стояла голая белая Леда; исполинский лебедь крылом охватил ее стан, выгибая длинную шею, наполняя пустынное небо и землю криком торжествующей любви; в ногах ее, среди водяных растений, животных и насекомых, среди прозябающих семян, личинок и зародышей, в теплом сумраке, в душной сырости, копошились новорожденные близнецы-полубогиполузвери -- Кастор и Поллукс, только что вылупившись из разбитой скорлупы огромного яйца. И Леда, вся, до последних сокровенных складок тела, обнаженная, любовалась на детей своих, обнимая шею лебедя с целомудренной и сладострастной улыбкой.

Джованни следил, как пламя подходит к ней все ближе и ближе,-- и сердце его замирало от ужаса.

В это время монахи водрузили черный крест посередине площади, потом, взявшись за руки, образовали три круга во славу Троицы и, знаменуя духовное веселие верных о сожжении "сует и анафем", начали пляску, сперва медленно, потом все быстрее, быстрее, наконец, помчались вихрем, с песнею:

Ognlin' grida, com'io grido, Seмpre pazzo, pazzo, pazzo! Пред Господом смиритесь, Пляшите, не стыдитесь. Как царь Давид плясал, Подымем наши ряски,-

Всяк кричи, как я кричу, Вечно безумный, безумный, безумный! (итал.).

(Смотрите, чтоб в пляске Никто не отставал. Опьяненные любовью К истекающему кровью Сыну Бога на кресте, '' Дики, радостны и шумны,-- Мы безумны, мы безумцы, Мы безумны во Христе!

У тех, кто смотрел, голова кружилась, ноги и руки сами собою подергивались -- и вдруг, сорвавшись с места, дети, старики, женщины пускались в пляску. Плешивый, рыжеватый и тощий монах, похожий на старого фавна, сделав неловкий прыжок, поскользнулся, упал и разбил себе голову до крови: едва успели его вытащить из толпы -- иначе растоптали бы до смерти.

ГБагровый мерцающий отблеск огня озарял искаженные лица. Громадную тень кидало Распятие -- неподвижное средоточие вертящихся кругов.

Мы крестиками машем И пляшем, пляшем, пляшем, Как царь Давид плясал. Несемся друг за другом Все кругом, кругом, кругом, Справляя карнавал. Попирая мудрость века И гордыню человека, Мы, как дети, в простоте Будем Божьими шутами, Дурачками, дурачками, Дурачками во Христе!

Пламя, охватывая Леду, лизало красным языком голое тело, которое сделалось розовым, точно живым -- еще более таинственным и прекрасным.

Джованни смотрел на нее, дрожа и бледнея. Леда улыбнулась ему последней улыбкой, вспыхнула, растаяла в огне, как облако в лучах зари,-- и скрылась навеки.

Громадное чучело беса на вершине костра запылало.

БрЮХО его, начиненное порохом, лопнуло с оглушительным треком. Огненный столб взвился до небес. Чудовище медленно покачнулось на пламенном троне, поникло, рухнуло И рассыпалось тлеющим жаром углей. Снова грянули трубы и литавры. Ударили во все колОкола. И толпа завыла неистовым, победным воем, как будто сам дьявол погиб в огне священного костра с непРаВДОЙ, мукой и злом всего мира.

Джованни схватился за голову и хотел бежать. Чья-то рука опустилась на плечо его, и, оглянувшись, он увидел спокойное лицо учителя. Леонардо взял его за руку и вывел из толпы.

С площади, покрытой клубами смрадного дыма, освещенной заревом потухающего костра, вышли они через темный переулок на берег Арна.

Здесь было тихо и пустынно; только волны журчали. Лунный серп озарял спокойные вершины холмов, посеребренных инеем. Звезды мерцали строгими и нежными лучами.

-- Зачем ты ушел от меня, Джованни? -- произнес Леонардо.

Ученик поднял взор, хотел что-то сказать, но голос его пресекся, губы дрогнули, и он заплакал. -- Простите, учитель!..

-- Ты предо мною ни в чем не виноват,-- возразил художник.

-- Я сам не знал, что делаю,-- продолжал Бельтраффио.-- Как мог я, о. Господи, как мог уйти от вас?..

Он хотел было рассказать свое безумие, свою муку, свои страшные двоящиеся мысли о чаше Господней и чаше бесовской, о Христе и Антихристе, но почувствовал опять, как тогда, перед памятником Сфорца, что Леонардо не поймет его,-- и только с безнадежною мольбою смотрел в глаза его, ясные, тихие и чуждые, как звезды.

Учитель не расспрашивал его, словно все угадал, и с улыбкой бесконечной жалости, положив ему руку на голову, сказал:

-- Господь тебе да поможет, мальчик мой бедный! Ты знаешь, что я всегда любил тебя, как сына. Если хочешь снова быть учеником моим, я приму тебя с радостью.

И как будто про себя, с тою особою загадочною и стыдливою краткостью, с которою обыкновенно выражал свои тайные мысли,-- прибавил чуть слышно: